«Американизм» в работах Твена. «Простаки за границей»

Страница 4

В юности Твен просто обожал истории подобного толка, словно не замечая, до чего они примитивны и невзыскательны. Став репортером невадской газеты «Энтерпрайз», он и сам напечатал страшный рассказ про своего коллегу по газете Дэна де Квилла. Дэн поехал в гости на соседний прииск, а Твен в очередном номере оповестил, что с его приятелем произошел ужасный случай: лошадь понесла со скоростью полтораста километров в час, Дэн вылетел из седла, шляпу вогнало ветром прямо ему в легкие, а нога от толчка вошла в тело до самого горла. Отлично выспавшись и позавтракав у своих друзей, де Квилл развернул свежую «Энтерпрайз» и с растущим удивлением прочел эту мрачную повесть о собственных несчастьях.

Итак, в основе многих этих рассказов нередко лежат действительные происшествия. Но, войдя в устную народную традицию, они принимают гротеск­ные очертания, обрастают множеством фантастических подробностей . В причудливом мире, созданном народ­ным воображением, все приобретает гигантские размеры. Подчеркнутая гиперболизация образов — одна из самых характерных особенностей западного фольклора. В про­изведениях фольклора даже москиты обладают такой силой, что легко поднимают корову. "Я, Дэвид Крокет, прямо из лесов, я наполовину лошадь, наполовину алли­гатор, я могу перейти вброд Миссисипи, прокатиться верхом на молнии, скатиться вниз с горы, поросшей чертополохом, и не получить при этом ни единой цара­пины" — так аттестует себя один из любимых героев Запада. Другой легендарный богатырь, Поль Бэниан, еще двухлетним младенцем вызвал из недр земли Ниагар­ский водопад с единственной целью принять душ. Он же, став взрослым, причесывал бороду вместо гребенки сосной, которую выдергивал из земли вместе с корнями. Первобытной, грубой силой веет от этих образов. Все фольклорное творчество Запада, начиная с этих фантастических преданий и кончая бытовым анекдотом, пронизано острым чувством жизни и своеобразным бунтарским не­уважением к традициям и авторитетам.

Авторы этих произведений скептически смотрят на достижения цивилизации, не питают почтения к рели­гии, не боятся и не уважают сильных мира сего. Вот два фронтирсмена, дед и внук, приходят в боль­шой промышленный город . "Не правда ли, красивый город?" — спрашивает внук деда.— "Да,— отвечает ста­рик,— а особенно он был бы хорош, если бы можно было его весь разрушить и построить заново".

Дэвид Крокет во время выборов в конгресс приез­жает на место выборов верхом на аллигаторе и, натра­вив крокодила на претендента на пост конгрессмена, заставляет незадачливого политического деятеля с позо­ром удалиться. "Буйство" западных фронтирсменов — особый комп­лекс настроений, в котором стихийный демократизм сливается воедино со столь же стихийным чувством национальной гордости. За ним стоит сознание своей "первозданной" мощи, и богатейших нерастраченных возможностей. Именно в таком мироощущении Твен увидел "квинтэссенцию американизма".

Мир фронтира представлялся Марку Твену "душой" Америки — молодой, энергичной, по-юношески здоровой страны, и это восприятие целиком определило внутрен­ний художественный строй одной из его первых книг "Налегке" (1872). Построенная в виде серии очерков, посвященных жизни Запада, эта книга наряду с "Про­стаками" может считаться ключевым произведением раннего Твена. Ей присущ особый внутренний пафос — пафос "сотворения мира". Новый Свет в изображении Твена поистине нов. Он родился совсем недавно, и крас­ки на нем еще не просохли. Их первозданная свежесть так и бьет в глаза. Он переполнен новехонькими, "с иго­лочки" вещами, каждая из которых как бы увидена автором (а вместе с ним и всем человечеством) в пер­вый раз. Созерцая их, Марк Твен обновляет стершиеся, привычные представления. У каждой, оказывается, есть свое особое, индивидуальное, неповторимо своеобразное "лицо", своя жизнь, насыщенная и полная, и писатель воспроизводит ее во всем богатстве многообразных, бес­конечно живых деталей. Тщательность, обстоятельность твеновского рисунка возвращает реальное бытие и верб­люду (сожравшему пальто автора и находившемуся во власти разнообразных эмоций, связанных с этим увлека­тельным занятием), и койоту (которому "ничего не стоит отправиться завтракать за сотню миль, а обедать за полтораста", ибо он не хочет "бездельничать и увели­чивать бремя забот своих родителей"), и полынному кусту, достигающему пяти-шести футов высоты и обрас­тающему при этом особенно крупными листьями и "до­полнительными" ветвями. Наивная любознательность рассказчика Твена под стать наивности молодого, "только что сотворенного" мира, в котором, как в Библии, все на­чинается сначала. Аналогия со Священным писанием на­стойчиво подсказывается самим Твеном. Его очерки пест­рят библейскими реминисценциями. Верблюд жует пальто Твена у истоков Иордана, многоженство мормонов сродни полигамии библейских патриархов, их "король" Биргем Юнг, подобно Иегове, располагает отрядом "ангелов – мстителей", карающих тех, кто преступает установленные им законы. На Западе история как бы возвращается к своим первоистокам. Но это отнюдь не значит, что ей предстоит двигаться по накатанному пути. Всякий плагиат ей про­тивопоказан, и мормоны потому и не вызывают симпатий Твена, что они есть не что иное, как жалкие плагиаторы Библии, "скатываю­щие" моральный кодекс Нового завета, даже без ссылки на источник. Нет, на свободных пространствах амери­канского Запада история не повторяется, а начинается заново. Здесь возникает своя, не библейская мифология, создателями которой являются сильные, грубые люди, столь же неотесанные и "шершавые", как окружающий их первобытный лес. При всей молодости полудикого мира у него уже есть элементы мифологической традиции с ее постоянными . героями — полубандитами – полубогами. Она складывается буквально на глазах. "Живая романти­ка" в лице знаменитого головореза Слейда, чье магиче­ское имя уже успело обрасти множеством полуфантасти­ческих легенд, садится с Твеном за один стол и мирно беседует с ним. На девственной почве Запада мифы пло­дятся с невиданной быстротой, и в россказнях досужего враля уже потенциально заложены зачатки "мифа". Нелепая "притча" о бизоне, который якобы влез на дере­во и на его вершине вступил в поединок со спутником Твена, неким Бевисом, явно сделана по образцам западного фольклора. Твен вложил ее в уста Бевиса, но она могла быть рассказана и придумана самим автором книги.

Статьи по теме:

Мир русской усадьбы: идеальный и практический
Для русской усадебной литературы, явления поистине уникального в истории культуры России, характерны особые нравственно-эстетические чувства, такие, как восхищение удивительным даром человеческого бытия, реализующегося в будничном, повсед ...

История семьи Чеховых.
«Талант в нас со стороны отца, а душа со стороны матери». А.П. Чехов Родным дедом писателя являлся Егор Михайлович Чех. Это был человек незаурядный. Первый грамотный в своем роду, он дослужился до должности приказчика сахарного завода в ...

Высказывания о Сырбае Мауленове. Мухтар Ауэзов
В Сырбае есть присущая только ему тонкость и филигранность законченных коротких стихов. Они воспринимаются как домбра в искусных, вдохновенных руках кюйши, которые своими проникновенными кюями властвуют над твоей душой. ...